西伯利亚边界，俄文

Географические, административные и ментальные границы Сибири XIX — начало XX в. Ремнев А. В. http://www.zaimka.ru/authors/ Вопрос о пространстве Сибири на географических, административных и ментальных картах не так прост, как может показаться на первый взгляд. Административное деление зачастую не совпадало с географическими границами сибирского региона, а образы Сибири приобретали расширенное символическое восприятие. Картографирование и конструирование географического, административного, экономического и ментального пространства Сибири составляло основу имперской географии власти [1]. В ходе исторического развития Российской империи на еѐ огромном и многообразном географическом пространстве сложились большие территориальные общности — регионы, заметно выделяющиеся своей индивидуальностью, имевшие существенные отличия в социально-экономическом, социокультурном и этноконфессиональном облике, что закреплялось определѐнной региональной идентификацией. Под регионом в данном случае автор понимает не политико-административное, а историко-географическое пространство. Аналогом современного понятия «регион» в дореволюционной терминологии можно считать «область» (отсюда название общественно-политического движения «сибирское областничество»). Отдельные регионы в силу их специфики (времени вхождения в состав империи, географических и природно-климатических факторов, удалѐнности от имперского центра, этнического и конфессионального состава населения, уровня социально-экономического развития, влияния внешнеполитического окружения) представляли разные варианты протекания имперских процессов. Междисциплинарный подход в изучении территориальной организации общества, предполагает взаимодействие исторического (временного) и географического (пространственного) аспектов темы с позиций комплексного исследования временной динамики эволюции и трансформации империи [2]. Одним из таких историко-географических регионов является Сибирь. Важнейшей особенностью функционирования региональной власти в Сибири XIX – начала XX вв. было отсутствие чѐткой грани между внешней и внутренней политикой, незавершѐнность процесса оформления государственных границ, подвижность внутренних административных границ. «Граница – это не только линия на географической карте, – отмечает философ С. А. Королѐв. – Это с одной стороны, не просто край рубеж некоего географического пространства, территории, а некий край пространства власти, т. е. территории, стратифицированной при помощи властных технологий, а с другой – это зона соприкосновения, пресечения, наложения различных, часто разнотипных, пространств и столкновения различных структур власти» [3]. Границы в условиях Сибири носили специфические фронтирные черты подвижной зоны закрепления и освоения. Долгое время (как в случае между Российской и Китайской империями, например) межимперская территория имела характер буферной полудикой территории, населѐнной редким кочевым населением. «Азиатская граница», как особый тип границы, представляла собой, с точки зрения европейского наблюдателя, аморфную «геополитическую чересполосицу», большую барьерную территорию между империями, на которой продолжали существовать осколочные местные властные структуры [4]. Интерпретация региона постепенно усложнялась с расширением, как внешних имперских границ, так и нарастанием внутренних политических и управленческих задач, управленческой специализацией и дифференциацией. Разреженность военных и административных центров при слабой заселѐнности русскими создавала опасную геополитическую ситуацию, усиливало значение физико-географических преград, которые должны были восполнить военные и управленческие лакуны на границе. Империя была обречена обращать на окраины больше внимания, нежели на центр, потому что именно на периферии лежали еѐ основные заботы о безопасности (внутренней и внешней), именно там конкурируя, империя соприкасается с себе подобными. Но всякая административная, а тем более государственная граница, будучи однажды проведена, имеет тенденцию сохраняться, увековечиваться. «Таким образом, – отмечает Ф. Бродель, – история тяготеет к закреплению границ, которые словно превращаются в природные складки местности, неотъемлемо принадлежащие ландшафту и нелегко поддающиеся перемещению» [5]. Для Сибири это тем более применимо, где экономические районы и даже еѐ физико-географическое пространство формировались под сильным воздействием административного деления. Как отмечают исследователи: «До начала XX в. понятие «Восточная Сибирь» употреблялось не столько в смысле географическом, сколько административном. Оно было тождественно понятию Восточно- Сибирское генерал-губернаторство» [6]. Писатель и путешественник Д. И. Стахеев в 1867 г. преднамеренно вынес в заглавие своей книги названия «Россия», «Сибирь» и «Амур». Конечно, объяснял он, Сибирь и Амур это нераздельные части России, но она «слишком велика, чтобы не иметь частных, так сказать, неофициальных названий» [7]. С созданием Приамурского генерал-губернаторства произошло не только географическое отделение Дальнего Востока России от Сибири, но ускорились процессы внутренней административной и экономической консолидации региона, имевшей преимущественно морскую ориентацию, начался процесс формирования отличной от сибирской дальневосточной идентичности («амурцы», «дальневосточники»). Это была тоже Россия, но какая-то «иная». Писатель М. Г. Гребенщиков так описывал свои впечатления увиденного: «Всѐ не так идѐт: почта ходит иначе, чем везде; закон иначе понимается, зима иная, иные люди. И долго коренному жителю Петербурга или Москвы приходится привыкать к этому иному уголку России. А посмотришь, как будто и похоже на родину: матросики совершенно такие же, как в Кронштадте или около Николы Морского, барышни «тигренка» и «помнишь тот вальс» распевают; у губернаторского дома традиционная будка, в присутственных местах зелѐное сукно на столах; те же семейные дрязги и обще-русская провинциальная сплетня. Как будто всѐ и так, да в сущности-то всѐ иное» [8]. Административно-территориальное устройство за Уралом долгое время по преимуществу преследовало политические и «военно-мобилизационные» цели, отодвигая на второй план потребности экономики. В организации государственного пространства противоречия между административным делением и стихийно формируемыми экономическими районами вполне естественны. В этой части задача государственной власти заключается в том, чтобы правильно уловить границы формирующихся экономических районов и совместить с ними, по возможности, административные границы [9]. При высокой степени вмешательства государства в хозяйственную жизнь российская экономика в XIX в. постоянно ощущала сдавливающее воздействие административно-территориальных рамок. При общей справедливости такой оценки следует заметить, что уже в конце XVIII-начале XIX в. приходит понимание порочности искусственного административного деления, исходящего лишь из размеров территории или численности населения. Очутившись в сибирской ссылке, А. Н. Радищев задумывался о поиске естественных границ административных образований. «Тогда бы, – писал он из Тобольска в 1791 г. графу А. Р. Воронцову, – из двух губерний вышла иногда одна, и из одной пять или шесть. Но к сочинению таковой карты не исправниково искусство нужно, но головы и глаза Палласа, Георги, Лепехина, да без очков, и внимания не на одни цветки и травы» [10]. Административно-территориальное деление, установленное реформой 1822 г., уже к середине XIX в. плохо удовлетворяло новым военно- политическим и экономическим реалиям, вызывало массу нареканий, как в центре, так и на местах. В. П. Семѐнов-Тян-Шанский отмечал, что границы губерний и областей Российской империи возникли во многом случайно, «путѐм канцелярских усмотрений», и поэтому «ниже всякой критики с географической точки зрения» [11]. Положение усугублялось разраставшимся и всѐ усложнявшимся специальным (экстерриториальным) административным делением Сибири, зачастую не совпадавшим с общими административными границами и центрами. Вопрос о новых административных границах Сибири выходил далеко за рамки притязаний Иркутска или Омска на управление теми или иными территориями. Он был связан в целом с системой регионального управления: в ходе его обсуждения столкнулись разные взгляды по поводу организации административного пространства, степени власти местной администрации, еѐ отношений с центром, степени реформированности административных и судебных органов региона, развития коммуникаций и т. д. Б. А. Милютин писал в 1876 г., что это придаѐт данному вопросу «значение до того широкое, что ставит его в число существенных для края» [12]. Значительно значение для Сибири имела комбинация территорий в «большой административной группе» – генерал- губернаторстве, что не только повторяло природный ландшафт, но и формировало региональную географию. Пересмотр административных границ в Азиатской России неизбежно возбуждал вопрос о сохранении в Сибири генерал-губернаторской власти. Необходимо было уяснить степень интегрированности различных районов Сибири в общероссийскую административную и социально-экономическую структуру, выявить пределы возможности введения за Уралом общих для всего государства правовых норм. Фактор отдалѐнности, отмечал М. И. Венюков, не должен иметь самодовлеющего значения, и там, где отдалѐнность неравносильна отдельности, сохранение особого порядка управления в виде центральных местных учреждений ведѐт лишь к искусственному обособлению края. Затруднѐнность же коммуникаций, по его мнению, уже утратила своѐ значение и может требовать лишь некоторого расширения прав местной администрации. Пограничное положение тоже не должно иметь самодовлеющего значения, если, правда, край не граничит с «полуварварскими странами», отношение с которыми требует помимо обычных дипломатических отношений постоянного вооружѐнного противодействия. Но сильной и самостоятельной местной власти, доказывал М. И. Венюков, требуется фактор национальный. Это связано прежде всего с тем, что на местную администрацию возлагается важная задача по слиянию коренных народов «с господствующей народностью». Там же, где «господствующая народность» уже численно преобладает, утверждал он, генерал-губернаторской власти не требуется, так как она создаѐт дополнительные политические трудности. С экономической же точки зрения, административная обособленность с сильной местной властью скорее вредит делу, чем ему способствует [13]. Для интеграции периферийных регионов в состав Российской империи чрезвычайно важным был процесс формирования внешних и внутренних границ, «оцентровывания» новой территории, создание локальных эпицентров имперского влияния. Их появление и миграция отражали изменение в направленности региональных процессов, а также перемены в административных, военно-колонизационных, хозяйственных и геополитических приоритетах. Изменение внешнеполитической ситуации в Азиатско- Тихоокеанском регионе и Средней Азии, усложнение управленческих задач, поставили на повестку дня проблему смены управленческих центров. Тобольск, бывший столицей Сибири в XVIII в. постепенно уступил административное первенство Иркутску. Однако последний постепенно также утрачивает свою административную гегемонию в Сибири и превращается в обычный русский губернский город. «Hикакой столицей ему быть не следует: столица Сибири – Петербург», – замечал один из современников. Новыми центрами азиатской политики империи стали Омск и Владивосток. Эти административные меры свидетельствовали о смещении политических интересов самодержавия с севера на юг, как в Западной Сибири (перенос в 1839 г. центра генерал-губернаторства из Тобольска в Омск, на границу Степного края), так и в Восточной Сибири (из Иркутска на Амур) [14]. Поиск управленческого центра на Дальнем Востоке, начавшийся при Муравьѐве-Амурском, растянулся почти на четверть века, когда из Охотска перевели администрацию в Аян, затем в Петропавловск, а оттуда в 1856 г. в Николаевск, который через 16 лет был «брошен» ради Владивостока. В 1884 г. административным центром на Дальнем Востоке стал Хабаровск, а Владивосток сохранил конкурирующее значение главного военно-морского и торгового порта региона. Однако на рубеже XIX- XX в. Хабаровск и Владивосток намеревались оставить уже ради Порт-Артура. Империя, включая в свой состав ту или иную территорию на востоке, начинала, прежде всего, его властное освоение, интеграцию в имперское политико- административное пространство, последовательно используя окраины как военно- экономический плацдарм для дальнейшего имперского расширения (Охотско-Камчатский край – для Северной Америки; Забайкалье – для Приамурья; Приамурский край – для Маньчжурии; Западная Сибирь и Оренбургский край – для Казахстана и Средней Азии). Присоединение амуpских и уссурийских земель повлекло за собой смещение оси освоения дальневосточных территорий с линии Иркутск – Якутск – Охотск – Петропавловск, южнее на линию Иркутск – Чита – Благовещенск – Hиколаевск – Хабаровск, а затем – Владивосток, что не могло не повлечь за собой серьѐзных изменений в территориальной организации региона. Омск, Иркутск, Хабаровск, Владивосток, где местная администрация была ответственна не только за внутреннее управление, но и в известной мере за имперскую политику в отношении сопредельных стран, стали своего рода геополитическими «окнами» в Азию. В этом смысле можно говорить о большом сибирском фронтире [15], о пограничных пространствах, которые очерчивал в Азиатской России ещѐ в 70-е гг. XIX в. М. И. Венюков [16]. С вхождением в состав Русского государства зауральских территорий и до 80-х годов XIX века географическое пространство Сибири постепенно расширялось к востоку и югу: «Сибирью называется весь северный отдел Азиатского материка, который обозначается на Западе продольною цепью Уральских гор, на Востоке Тихим океаном, с Севера омывается Ледовитым морем, а к югу граничит с владениями Китая и свободного Туркестана» [17]. Именно в этих территориальных рамках и призван был действовать в середине XIX в. II Сибирский комитет, по заданию которого Ю. А. Гагемейстер и подготовил «Статистическое обозрение Сибири». К концу XIX века авторитетный «Энциклопедический словарь» Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона уточнял пространство Сибири: «Под именем Сибири в обширном смысле этого слова понимаются все азиатские владения России, за исключением Закавказья, Закаспийской области и Туркестана» [18]. При этом прибавлялось, что с присоединением Приамурского и Уссурийского краѐв пределы Сибири значительно расширились. Однако такое расширительное и не всегда последовательное толкование границ Сибири, когда смешивались физико-географические и политические критерии, стали вызывать определѐнные сомнения. Писатель и путешественник А. Я. Максимов в 1884 г. на вопрос о границах Сибири с известной долей иронии отвечал, что «Географическое общество, ведающее антропологические и этнографические задачи, ещѐ не занималось решением вопроса о том, где начинается западная граница Сибири. А где кончается восточная или южная граница, на это не сумеет дать ответа даже и специальный Азиатский департамент Министерства иностранных дел» [19]. Не случайно, начиная в 1918 году курс лекций по истории и географии Сибири на только что открытом во Владивостоке историко-филологическом факультете, известный востоковед профессор Н. В. Кюнер предлагал прежде условиться, что следует понимать под именем «Сибирь»: «Это имя ныне прилагается к стране обладающей громадным и не установленным в точности и различно понимаемом пространством в зависимости от того, с какой точки зрения мы будем рассматривать территориальный объѐм страны, о Сибири можно мыслить различно (курсив мой. – А. Р.)» [20]. Важно отметить, специально подчѐркивал он, как исторически рос с движением русских на восток «территориальный объѐм имени» Сибирь. При этом он настаивал на расширительном понимании Сибири, включая в неѐ не только Дальний Восток, но и Степной край. «Словом, – заключал Кюнер, – физико-географическое представление о Сибири даѐт ей значительно более узкий территориальный объѐм, нежели историческое и, если принять это более тесное понятие, то и рамки нашего курса сами собою должны были бы сократиться. Однако, ограничение содержания настоящего курса изучением Сибири в собственном смысле, как географического понятия, породило бы большие трудности в деле правильной оценки исторического прошлого этой страны, в частности и в русский период истории Сибири» [21]. Н. Н. Серебренников также призывал отличать Сибирь географическую от Сибири административной, имея в виду то, что, например, некоторые уезды Пермской и Оренбургской губерний находятся на азиатской стороне Урала. Сам же он к Сибири относил не только Дальний Восток, но Акмолинскую и Семипалатинскую области [22]. Важно отметить и другое – в течение XIX века «Сибирь» постепенно исчезает с административной карты России. Если в начале XIX века Сибирь составляло единое генерал-губернаторство, то в результате реформ М. М. Сперанского (1822 г.) оно разделено на два – Западно- и Восточно-Сибирское. Однако административная целостность Сибири ещѐ долго сознавалась в центре и на местах, что закреплялось наличием единого «Сибирского учреждения», юридически закрепившего административную специфику сибирского региона. Впрочем, оппоненты М. М. Сперанского уже во второй четверти XIX в. указывали на ошибочность образования в Сибири двух генерал-губернаторств, что подорвало единство сибирского управления. Но восторжествовала другая тенденция, направленная на дальнейшее административное дробление Сибири. После посещения Н. Н. Муравьевым в 1849 г. Охотска и Камчатки последовало образование в 1851 г. Камчатской области; в 1851 г. была создана Забайкальская область; в 1856 г. вместо Камчатской области учреждена Приморская область, а в 1858 г. образована Амурская область. Омск с 1823 по 1838 г. стал центром Омской области с плохо прочерченными и фактически открытыми и подвижными как административными, так и государственными границами. С 1854 г. в Омске продолжала оставаться областная администрация области Сибирских киргизов, а затем в 1868 г. в Омске сосредоточились областные учреждения Акмолинской области. Это привело к увеличению объѐма Западно-Сибирского генерал-губернаторства за счѐт присоединения степных областей (Акмолинской, Семипалатинской, Семиреченской). В 1882 г. было упразднено Западно-Сибирское генерал-губернаторство, но Омск стал центром нового Степного генерал-губернаторства. В 1884 г. с образованием Приамурского генерал- губернаторства от Сибири отделился Дальний Восток, породив затянувшийся спор о границах между ними, а в 1887 г. Восточно-Сибирское генерал-губернаторство было переименовано в Иркутское. Параллельно шѐл процесс институциональной унификации управления. Как и в Европейской России, в Сибири земские суды были наименованы полицейскими управлениями, а с 1898 г. округа, введѐнные Сперанским, в Сибири стали называться уездами, чтобы устранить «наружные признаки такой обособленности», которые сохраняются в терминологии [23]. Разрасталось и усложнялось специальное (экстерриториальное) деление Сибири, зачастую не совпадавшее с общими административными границами и центрами, что было вызвано специализацией и дифференциацией системы управления и свидетельствовало о еѐ унификации и усилении ведомственного влияния имперского центра. Известный русский правовед H. М. Коркунов утверждал в начале XX века, что «самое слово Сибирь не имеет уже более значения определенного административного термина» [24]. Исторически менялась и внутренняя структура геополитического и этнодемогра- фического пространства Сибири. Наиболее авторитетный из дореволюционных географов рубежа XIX–XX вв. П. П. Семѐнов Тян-Шанский делил Сибирь на пять географических областей [25]. При этом Западную и Восточную Сибирь